«Мама войну встретила юной девчонкой. В Малюшино немцы пришли очень быстро, местные даже не успели опомниться. Поселились в местной школе, тут же нашлись предатели, которые захотели стать полицаями и верой и правдой служить нацистскому режиму, унижая и уничтожая своих же соседей и друзей.

В Малюшино такими самовыдвиженцами стали Николай и Митя Захаренко. Николай был особенно жесток. Местные дали ему прозвище — Бритый. По воспоминаниям мамы, он забирал девчат малюшинских в Краснополье, чтобы те разделывали птиц для их стола. Ощипывать кур требовалось до последнего малейшего перышка, иначе — не жить. Руки у них в мозолях и крови были.

А еще эти полицаи насобирали женщин и детей со всего района, чтобы те на обозах ехали по дороге на Чериков. Ехали и подрывались, ведь дело известное — дорога заминирована партизанами. Бабушка, как узнала, какая участь маму ожидает, сразу закричала: «Не позволю, сама поеду».

Ожидает она около военкомата, как и сотни других таких обреченных, вдруг кто­-то как схватит ее за рукав, как затолкает в само здание. Она и опешила. А это другой полицай, более жалостливый, что ли? С ним какая-­то загадочная история приключилась: то ли выбора у него не было, то ли он сам вызвался, чтобы добывать информацию для партизан — неизвестно толком, но он всегда жалел людей. Бабушке тогда сказал: «Максимовна, ты-­то куда, у тебя же девять детей?». И отправил домой окольными путями, а другие подрывались, ой сколько тогда наших полегло...

К слову, немцы, что жили в нашей школе, не так издевались над людьми. Да, приходили в дома, да, забирали еду, но скорее просили: «Яйко, млеко, bitte».

Но были такие, кто всего одно яйцо брал, а другое оставлял хозяйке, потому что знал, что придут его пособники, а коль им нечего будет дать — будут крайне недовольны. Такой заботливый и сердобольный был всего один.

Мама говорила, что свои же его и убили, а тело так и бросили валяться. Жители деревни взяли тачку, погрузили его и захоронили вблизи кладбища. «Ну человек же все-­таки, не по-­христиански это, надо тело предать земле», — говорила мама.

Зину ангел сохранил

Все проходит рано или поздно. Вот и проклятым оккупантам пришло время с позором убираться с нашей земли. Здесь­-то они и показали свою жестокость и злость. Наверное, проигрывать никому не нравится.

Отступая, фашисты сжигали дома без разбора, а местные полицаи им способствовали, убивали наших освободителей.

Мама часто вспоминала одну чудесную историю.

Все прятались в окопах. Тетка Марья только недавно Зину родила. Ребенок кричит, а все молятся, чтобы немцы их не нашли. Тут-­то они на бедную женщину и ополчились: «Если не замолчит дите, то всех нас расстреляют». Матери ничего не оставалось, как смастерить из тряпок люльку и привязать ее к самой высокой ветке груши. Сколько бы ни свистели пули и снаряды над ними, а Зине было суждено жить...

В братской могиле советские солдаты

Когда бои были окончены, а немцы отступили, то Малюшино оказалось в руинах и пепелище, а кругом лежали тела бойцов Красной Армии, отдавших свою жизнь за нашу свободу.

В деревне же по-­прежнему кроме женщин, детей и стариков никого не было, поэтому и ответственность по налаживанию жизни вся была на них. Как рассказывала мама, солдат похоронить решили утром, а пока они искали возможности хоть как-­то это сделать, те самые братья Захаренко снимали с убитых шинели и набивали свои карманы их личными вещами.

Лошадки даже захудалой не было. Сложили тела в телегу, в которую впряглись молодые девчата, так и отправились на местное кладбище. Досок, чтобы сколотить хоть подобие гроба, не было. Прихватили только с собой немного соломы, которую клали между телами. Мама говорила, что парни были совсем молодые. Их было семеро...

Других десятерых разорвало снарядом. Фрагменты их тел женщины тоже захоронили на том же деревенском кладбище. Представляете, их ведь до сих пор кто-­то ищет.

Боль их матерей представить нетрудно. Сын моей бабушки Иван не вернулся с войны. Она так всю жизнь и проплакала, не веря ни на секунду, что это может быть правдой. От него осталась только одна похоронка и единственное письмо с фронта.

Оно хранилось в чемодане, и я его украдкой читала в детстве. Хоть и была совсем юной, но фраза из того письма навсегда врезалась в мою память: «Или грудь в крестах, или голова в кустах, но немца мы победим...».

Папа-­танкист расписывался на стенах Рейхстага

"Адам Сморшков — мой отец. Он тоже из малюшинских. Доля у него была незавидная. Мамы рано не стало, а воспитанием занялась мачеха. В жизни зачастую — все как в сказках: мачеха — неотзывчивая и недобрая женщина, которая чужих детей, мягко говоря, не любила.

Зато отец рано повзрослел и стал настоящим мужчиной. Он служил в танковых войсках, получил множество ранений, а грудь его была увешана орденами. Был он и в числе тысяч советских солдат, которые вошли в Берлин победителями, расписавшись древесным углем на полуразрушенном Рейхстаге, тем самым запечатлев свое имя и подвиги не только в истории нашей страны, но и всего мира.

Сразу же по окончании Великой Отечественной войны их, молодых военных, отправили на советско-­японскую войну.

Оттуда он вернулся домой только в 1946 году. Вернулся и вскорости сделал маме предложение руки и сердца. Она вспоминала, что свадьба у них была шумная и веселая, несмотря ни на что. Много молодежи, песни и танцы под гармонь, даже традиционный обряд выкупа невесты был.

Первое время молодые жили у бабушки, но отец поставил себе цель — дом построить и ни от кого не зависеть. Делал все сам — от сруба до стен и потолка.

Однако ранения, полученные на войне и не залеченные вовремя, очень скоро дали о себе знать. Он умер совсем молодым, когда у мамы на руках был годовалый брат и практически новорожденная я.

Нам не было никакой поддержки, мачеха отца даже документы его спрятала, чтобы мы не получили никаких выплат по потере кормильца.

Детство наше было суровым

У нас не было отца, этим все и сказано. Мама трудилась с утра до ночи на ферме, а нас привязывала дома, потому что даже присмотреть за нами было некому. Мы отвяжемся, запалим лен спичками и наблюдаем, как он красиво потрескивает. Как мы вообще живы остались? Благо соседи заметили дым из дома.

мама Зинаида Трифонова
Кто­-то сын полка, а я была дочерью колхоза. С трех лет своих я наблюдала в оба глаза за происходящим, а в шесть уже приступила к работе.

Помню, что брат в школу засобирался. Я же мечтала о ней дни и ночи. И вот — букварь спрятала под подол, коров с утра подоила, и как рванула на учебу — мама еле догнала. Чего мне только стоило уговорить ее отдать меня в школу — согласилась. Но работу никто не отменял: утром и вечером дойка, а в перерыве — учеба. Потом мы же еще и по дому работали.

Помню, что даже сарая у нас не было, так мы с братом построили. Первый получился немного шатким, но скотина стояла, а второй­-то мы уже с опытом строили, поэтому и крепче, и надежнее был.

Умели мы по хозяйству все. Работали и учились, а мама замуж не выходила, пока мы совсем взрослыми не стали, потому что выбирала нас, а не себя.

Потом все­-таки связала себя новыми узами брака, у нас еще и брат появился, но это уже совсем другая история.

К тому моменту я училась в Климовичском техникуме, и у меня деньги были на все, что я захочу, причем у мамы я не брала ни копейки. Все потому, что, обучаясь, я не прекращала брать на себя любую работу, и, возвращаясь домой, давала возможность маме сходить в отпуск, а сама приступала к дойке коров. Такое неразбалованное детство закалило мой характер, заставило рассчитывать только на себя и честно трудиться на благо своей Родины.

Болит душа

Очень жаль, что могила солдат Великой Отечественной войны в деревне Малюшино сегодня никак не отмечена на карте. Родные, возможно, до сих пор ищут своих погибших, поэтому мечтаю дожить до того момента, когда их тела будут опознаны, а имена написаны на мемориале.

redflag.by