Они могут поведать, как умирали от голода и страха, как убегали на фронт, боясь, что без них кончится война, как получали на погибших отцов похоронки, как грызли мерзлую картошку, а весной с нетерпением ждали появление каждой травинки.  Их судьбы такие разные и такие схожие. Война стала их общей биографией. На фронте, в оккупации, в тылу – все равно они были военные дети.

Партизанка-семилетка: история о смелости и выживании в условиях оккупации

«Родилась я в далеком 1935 году. Была шестым ребенком в крестьянской семье, а после меня, аккурат перед войной, родился и седьмой младший брат. Помню, что посадили нас всех за круглый стол и сказали имя ему придумать. Что­-то в голову ничего не шло, или мы не так-­то и были в нем заинтересованы. Тогда отец и говорит: «Назову Варфоломеем». Я аж на стол взлетела, да как закричу: «Васькой, Васькой его назовем!». Вскоре была объявлена мобилизация. Я совсем малая была и ничего не понимала, а взрослые плакали. Отцу можно было не идти – у него семеро детей, но он сказал: «Я буду защищать свою Родину, я обязан». С того самого прощания у военкомата мы его больше не видели, только похоронку со скупыми словами: «Пропал без вести».

В свои шесть лет я уже понимала, что он никогда не вернется, а я ведь его так любила. Где бы он ни был, всегда возвращался с подарками для нас. Меня первую брал на руки сонную и нес к «тайнику», где лежали пряники. Такая честь мне выпадала первой: внести их в дом всем детям.

Семеро сирот

Нет кормильца, вот и сироты. Война в самом разгаре. Немцы уже пришли в деревню. Днем мы в доме, а ночами в окопе, в лесу. Там, конечно, несладко приходилось. Однажды в ливень сидели, друг к другу прижавшись, а сверху на меня капала вода. Заболела так, что готовилась Богу душу отдать, уже и кровь из носу пошла, а все­-таки жить мне было наконовано – пережила и это.

Выживать нам было тяжко. Есть нечего, корова худющая. Мы, наверное, такие жалкие были, что даже немцы нас щадили. Помню, что в дом приходили, а еды не взяли. Не все немцы были нелюдями. Одни жалели, а другие убивали. Был в деревне случай, когда две молодые женщины бежали в окопы, одна из них, видимо, приглянулась немецкому снайперу как мишень – он и думать не стал. Один спуск курка – нет целой жизни. Другая успела спрятаться в кусты. Но самые страшные – наши, местные, те, кто пошел в полицаи. Предатели не просто не жалели ни детей, ни стариков, ни женщин, они искали причины и поводы «сдать» фашистам или подставить даже ни в чем не виновных. Однажды их «жажда крови» изменила мою жизнь в корне…

Партизанка-­семилетка

Ели мы плохо. Готовить было не из чего. Самые сытые сезоны – весна и лето. Как только снег начинал таять, мы уже были на поле, старались откопать гнилую прошлогоднюю картошку. Помню эти ощущения, когда босыми маленькими ножками по промерзшей земле, а под ними тонкий лед еще хрустит. Летом мы с братом ходили в лес по ягоды да грибы. Каждый день ходили, ведь семья большая.

Однажды в дом к нам зашел партизан. Спросил у мамы, сколько детей в семье, есть ли хозяин, чем питаемся, как живем? Мама слов не подбирала, говорила, что еле сводим концы с концами, питаемся подножным кормом хуже скотины, а блюдо дня – каша из клевера. И она не шутила. Ее рецепт помню и сегодня – цветки клевера и вода. Было молоко еще от коровы, но оно делилось сразу же поровну, а много его и не было. Откуда там? Корове тоже надо хорошо питаться, чтобы молоко давать.

Мы с Мишкой на следующий день тоже пошли в лес за грибами. Там к нам тихонько подошла молодая девушка. Она сказала, что она из партизанского штаба и им для передачи разных посланий и данных нужна неприметная маленькая девочка. Сказала, что я им подхожу. И я согласилась. Мишке приказали молчать.

Меня забрали в штаб, там накормили и напоили. Как сейчас помню, это была настоящая каша с кусочком хлеба. Так хорошо ко мне относились, заверили, что со мной ничего не случится, они всегда придут на помощь. И я поверила. С того дня меня часто забирали и учили, что да как делать. Там, в штабе, я даже клятву давала: «Служить Советскому Союзу».

Партизанила три лета. Даже в мальчика меня переодевали. Чаще я заходила в дом и просила милостыню с протянутой ручкой, а в момент, когда в нее клали копеечку или что­-то из еды, незаметно передавала записку из штаба. Однажды все-­таки нас «взяли»…

Плен

В одном поселке жила молодая женщина с двумя малыми детьми. Муж ее погиб на фронте, а к ней повадился немец один. Она и сбежала к партизанам. Детки остались с бабушкой, а партизаны придумали план забрать и их. Ребята совсем крохи, они бы плакали, привлекали много внимания. Чужие люди в их доме – плохая идея. Мне было дано задание – подружиться с ними, расположить к себе. Привозили к ним часто, пока они не привыкли. Далее нужно было довести их до лесочка, где ждал связной. Условие было – не оборачиваться, вести себя спокойно и естественно, но бабушка сильно паниковала, а полицаи не дремали – нас схватили и заперли в сарае на семь долгих дней. Без воды и еды, нас заживо сжирали огромные вши, но это было мелочью по сравнению с тем, что мы понимали, чем этот плен должен закончиться – расстрелом.

По утру сарай открыли – мы были готовы уже ко всему. Страшно? Да, бесконечно. Только выбора у нас никакого не было. Но чудо – на пороге стояли свои, а это значило, что спасены.

Меня дома не было целую неделю, а мама понятия не имела, что со мной могли происходить такие страшные вещи. О том, что я партизанка, знал только мой брат Мишка. Он эту тайну унес с собой в мир иной, я же решилась рассказать близким только спустя семьдесят лет после окончания войны. Мы молчали, потому что клятву дали еще тогда, при первой встрече с партизанами, и уяснили, что если об этом узнает хоть еще одна душа, то фашисты придут в дом и всех уничтожат. Хватило надолго…

Даже мое недельное отсутствие, по совету связного, Мишка объяснил маме, якобы я у дядьки нашего ночую.

Это было мое последнее задание, которое без слез и содрогания не могу вспоминать.

После войны мама отдала меня в домработницы

Какие школы? Считанные дома оставались целыми. Учились в тех хатах, куда пускали. Свой четвертый класс помню очень хорошо. Я прислуживала одной одинокой молодой женщине, а она за это меня кормила. По дому я умела все: печь топила, убиралась, скот кормила, а вот учеба стала страдать. В школе знали причину моего отставания. Учитель взял меня за руку, привел к маме и сказал: «Заберите Надю домой, ей учиться надо, а не работать». Маме, наверное, было не до меня. Она работала как проклятая, чтобы одной прокормить такую большую семью. Один брат только сказал: «Надь, приходи, что всем, то и тебе будет». Я так ему благодарна за эти слова.

Вернувшись, снова стала подтягивать учебу. Писали на листовках, которые в войну с самолетов сбрасывали, книга – одна на четыре поселка, а как только она попадала в руки, то я не упускала возможности выучить все. Экзамены за семь классов сдала прекрасно.

Директор к маме пришел с просьбой отправить меня на учебу, но мама сказала: «Вы ей лапти там плести будете?». А ведь и правда – ходить было не в чем. Нам лапти братья плели как умели, дети же.

После школы – сразу замуж и на целину

Не было у нас ни романтики, ни любви. Замуж нужно были идти, потому что дома нахлебничать не могли. Но, правда, и платье беленькое нашлось, и веночек сами сплели. Тогда уж и с лаптей на калоши перешли. Но наличие всех свадебных атрибутов не обещает жизни счастливой.

Вскоре мы с мужем уехали в Казахстан. Туда все съезжались, чтобы целину поднимать. У меня уже были на руках дети – сын годовалый и новорожденная дочка. Деньги платили хоть какие­-то. Казалось, чуть­-чуть жизнь стала получше, но тут новый удар – муж ушел. Что ж, пришлось самой все: и детей воспитывать, и зарабатывать. По две работы брала, а вечером, еле живая, валилась с ног.

Вскоре принимаю решение – вернуться домой. Покупаю 1,5 тонны пшеницы, пересылаю их в Беларусь – еду не с пустыми руками. Разрешаю брату распоряжаться зерном как платой за то, что они с женой будут присматривать за детьми, а сама устраиваюсь на работу грузчиком кирпичей в Климовичах. За смену грузили в вагоны поездов до восьми тысяч кирпичей. Одни женщины там работали – тяжело было.

Домой приезжала и даже приходила: до Костюковичей ехала, а оттуда тридцать километров шла пешком, да с гостинцами. Так тяжело жизнь и прошла…

Не дай Бог еще войны

Моей сестры не стало только в прошлом году. Она жила на Украине. Представляете, в сто три года ей пришлось снова столкнуться с войной, с новыми нацистами и фашистами.

Я молю Бога и наших президентов – Беларуси и России, чтобы они не допустили войны у нас. Это страшно и больно, поверьте.

redflag.by